Иван Толстой: "История моей жизни" – так скромно названа книга, выходящая в московском издательстве "Старая Басманная", хотя этим мемуарам подошло бы заглавие "Последний из рода", "Ирландский потомок фельдмаршала", "Репатриант-невидимка", "Граф-невидимка", "Авантюрист поневоле". Автор книги – русский эмигрант с двойной фамилией Кутузов-Толстой. Представит это сочинение и судьбу автора мой собеседник историк Михаил Талалай.

Михаил Григорьевич, о ком вы будете сегодня рассказывать – о Кутузове или о Толстом?

Михаил Талалай: Об обоих, даже о троих, потому что настоящая фамилия моего героя – Голенищев-Кутузов-Толстой. Уникальная тройственная фамилия. Он последний, больше в российской истории людей с такой тройной фамилией не существует. Михаил Павлович Голенищев-Кутузов-Толстой закрыл эту веточку, которая соединила несколько знаменитых родов. Он был потомком знаменитого фельдмаршала, князя Смоленского Голенищева-Кутузова. Эта линия в какой-то момент соединилась с Толстыми, не графами, они титулования не имели. И фамилию он из тройной обычно превращал в двойную. Книга, которой я занимался, тоже изначально была подписана "только" двойной фамилией – Кутузов-Толстой.

Иван Толстой: Чем же замечателен этот человек?

Михаил Талалай: Это яркая и интересная биография. Он написал мемуары на английском языке, так как окончил свою жизнь в Ирландии, которые остались неизвестными русской публике, они не были переведены. Я начал их переводить лет двадцать тому назад, и вот московское издательство "Старая Басманная" приняло законченную работу и в конце 2019 года в Москве вышла книга, которая называется по-толстовски: "История моей жизни".

История моего интереса к этой книге своеобразна, сама книга выходит за пределы моих итало-русских занятий. Хотя всё началось, как и вся наша культура, именно с Апеннин. Четверть века тому назад я познакомился на конференции на севере Италии с замечательным немецким русистом, историком, специалистом по русской философии, Михаэлем Хагемейстером. Мы с ним сблизились, много общались, я поинтересовался, откуда у него интерес к русской культуре и сам русский язык. Он в Германии стал в последнее время достаточно известен, потому что был одним из первых, и по сию пору немногих, ученых немцев, которые занимаются русской философией. Он мне рассказал, что на его научном пути встречалось много терний, так как его немецкие коллеги над ним иронизировали, говоря, что русской философии не существует и не может существовать, что философия начинается и заканчивается в немецких пределах. Ему приходилось преодолевать много препон, дабы показать, что некое философское начало в русской цивилизации все-таки существует. Конечно, это больше религиозная философия, и здесь Россия действительно дала ряд ярких имен. И еще у него есть необычная склонность к тяжелым именам русского мистицизма, в частности, он много занимался и переводил Сергея Нилуса, интересовался, переводил и написал биографию князя Николая Жевахова, который тоже принадлежит к ультраправому крылу русского мистицизма, Хагемейстера интересуют такие одиозные течения как "Черная Сотня", "Протоколы сионских мудрецов". Это – одна грань его творчества, но есть и много менее волнующих сюжетов.

Когда юный Хагемейстер, по настоянию родителей приехал в Ирландию изучать английский язык, он попал в ирландское захолустье, в местечко Делгани, где жил русский барин Михаил Кутузов-Толстой. Вместе со своей супругой Мириам тот устроил языковую школу, куда приглашались молодые люди со всей Европы. Существовал и пансион в русском доме, в русской обстановке, среди кутузовских реликвий, потому что там была и некая семейная коллекция, доставшаяся от фельдмаршала Михаила Илларионовича. И тогда Хагемейстер заинтересовался не разговорным английским, а стал брать уроки русского языка. Наверное, тут сыграли роль и балтийско-немецко-русские корни отца Хагемейстера. Так Михаэль подружился с Михаилом Павловичем – молодой немец и старый русский аристократ. В итоге Михаэль унаследовал бумаги своего старшего тезки, к нему перешли рукописи, переписка и воспоминания, которые тот писал на склоне лет в Ирландии, A Story of My Life. После смерти Михаила Павловича эта книга вышла в 1986 году в Германии на английском языке. Хагемейстер мне прислал этот томик, я его прочитал и мне показалось интересным познакомить отечественную публику с этой интересной жизнью.

Но я не взялся за всю книгу, я взял из нее только первоначально русские части, до его бегства из Совдепии – царскосельские годы, юность, отрочество.

Иван Толстой: А писал ее этот Irish Голенищев-Кутузов-Толстой по-английски?

Михаил Талалай: Да, оригинал – на английском языке. Меня это заинтересовало потому, что это был момент, и он до сих пор продолжается, некоей сладкой ностальгии по Петербургу. А так как он родился в Царском Селе, учился в Александровском лицее в Петербурге, меня это тоже затронуло. А то, что он потом уехал и жил в неведомых мне тогда краях, меня особо не интересовало. Я занялся только первоначальной главой истории его жизни. Эти первые страницы жизни Михаила Павловича были опубликованы в 1997 году в журнале "Новая Юность" с моим небольшим предисловием, где я пересказал историю обретения мемуарной книги, описал роль издателя-ученика. И я помню последний абзац, меня особенно, как петербуржца, тронувший, что Михаэль Хагемейстер, когда приехал в Ленинград, выполнил волю своего учителя и первым делом отправился в Музей атеизма, в Казанский собор, где находится могила Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, и принес цветы, которые просил Михаил Павлович принести с фразой: "Русскому полководцу – от ирландского потомка". На этом заканчивалась моя преамбула к журнальной публикации.

Прошло двадцать лет с той поры, и я получил по электронной почте письмо от молодой русской соотечественницы Анны Быковой, которая живет в Ирландии. Она обращалась ко мне с разного рода вопросами и уточнениями по поводу его биографии и судьбы, а я честно ей написал, что не занимался после той публикации этой судьбой и предложил: а почему вы не можете докончить мою работу? Я перевел начало, до бегства с Родины, а его другие страны, включая Ирландию, давайте, переведите, и мы соединим наши два перевода под одной обложкой, напишем комментарии и предисловия, и получится книга. Анна, честь ей и хвала, согласилась, потому что, естественно, это всё без гонораров, без грантов, всё на интересе. Работа не маленькая, книга имеет более двухсот страниц, плюс надо было всё проверить, откомментировать, там – масса персонажей, мемуарист вращался в элите и российской, и эмигрантской, жил в интересных точках Европы. Поэтому много сил ушло на поиски истины, до которой мы, в итоге, по большому счету так и не докопались.

Перед тем как перейти к самому Михаилу Павловичу, отдам должное Анне Быковой, которая очень увлекалась и стала серьезно в последние годы заниматься русскими эмигрантами в Ирландии. Надо сказать, что здесь она первопроходчица, потому что до нее это делали эпизодически, а она решила сплошняком составить портрет русского присутствия в Ирландии, что раньше было на обочине эмигрантоведения. И сейчас она очень успешно выступает на конференциях в Москве, и в Лондоне, где сейчас организовалось целое сообщество – "Русское наследие в Соединенном Королевстве", The Russian Heritage In The UK. Ирландия, правда, как вы понимаете, к UK не имеет никакого отношения, тем не менее, это рядом, а в Лондоне два раза в год проходят конференции по русскому наследию, где Анна рассказывает о разных русско-ирландских сюжетах. Последние ее разработки – о жизни Павла Муратова, который закончил свой земной путь в Ирландии. Она разыскала не совсем уж потерянную, но забытую могилу его, нашла там сведения о последних моментах его земного пути. А о самом ярком эмигранте, Кутузове-Толстом, мы пока еще нигде не рассказывали, мы ждали, пока выйдет книга, и сейчас наступил для нас этот приятный момент, и будущие презентации в Лондоне и Москве будут посвящены этой особой жизни.

Необыкновенная семья. Родился в Царском Селе в 1896 году, блестящая эпоха. Отец – гусарский полковник Павел Павлович Голенищев-Кутузов-Толстой, настоящий гусар, о нем сохранилось множество опубликованных сплетен, выпивоха и ловелас. Возможно, последнее сыграло печальную роль в семейной истории, потому что он был пойман на прелюбодеянии и мать нашего героя из не менее известного рода Шереметевых, Екатерина Александровна, добилась через Синод официального развода. Поэтому об отце в биографии он пишет очень мало, о матери намного больше. Ее жизнь была омрачена первым неудачным браком с гусаром, но затем она вышла за человека противоположного – немца фон Кнорринга, из видного дипломатического семейства. Он и в России служил дипломатом, здесь они и познакомились. Поэтому детские воспоминания были связаны с отчимом, который постарался дать своему пасынку немецкое образование, без отрыва, впрочем, от России. Он выбрал переходное пространство, послал его учиться в Ливонию, на территорию нынешней Латвии, где существовали закрытые колледжи для отпрысков немецких баронов, но российских подданных.

Михаил Павлович дает очень интересную характеристику этой среде. По сути дела, на дальнейший путь в эмиграции повлияли дружеские связи с этими немецкими баронами-россиянами. Он к ним необычайно хорошо относится, пишет, что это замечательные люди, замечательные подданные, замечательные граждане России, но они были верны не России, а только Государю. Они ориентировались на Государя, на его указы, но сама Россия были им не интересна и не близка. В отличие от мемуариста, потому что он там был практически единственный русский, в итоге даже по-русски плохо писал, пришлось потом, при переезде в Петербург, нанимать учителей.

Иван Толстой: "Биркенру, место моего наказания, находился в сорока милях от Риги, в Ливонии. Здесь существовала государственная школа, финансируемая балтийскими баронами, главными землевладельцами региона, и считавшаяся элитарной до тех пор, пока царское правительство не потребовало в 1890 году допуска в школу выходцев из среднего класса – будь то немцы или латыши. Произошло это при Александре III, пытавшемся произвести тут некоторую демократизацию.

Я учился в этой школе четыре года, с 1911 по 1914 г. В какой-то мере мне удалось там акклиматизироваться, но не более того. Беда в том, что среди одноклассников я был единственным русским (по крови). Остальные были немцами, хоть и российскими подданными. Они были верны, без фальши, Императору, российской Короне, но – не России. Я же был верен, в первую очередь, России, а затем уж Государю. И это рождало между нами серьезные противоречия.

Теперь, в возрасте 76 лет, я могу примириться с таким положением дел. Но тогда, боюсь, я не мог увидеть никакого смысла в том, что меня окружало. Меня всё злило, возмущало и частенько осложняло жизнь. История, похоже, решила над всем этим посмеяться: балтийские бароны в изгнании, и я – вместе с ними. Мы все вольны зализывать свои раны и вспоминать о том, чего уж больше нет".

Так вспоминал Михаил Павлович Голенищев-Кутузов-Толстой в своей мемуарной книге.

Михаил Талалай: Повзрослев, он переезжает в Петербург, где его устраивают в знаменитый Александровский лицей, который в то время уже находился не в Царском Селе, а располагался на Каменноостровском проспекте. После Лицея он получает самое младшее воинское звание – корнет армейской кавалерии. Тут наступает в книге непонятный провал, он почему-то ничего не пишет о своем участии в Первой мировой. Пока он был в младшем офицерском чине, он наверняка не осуществлял каких-то серьезных действий, тем не менее это одна из лакун в автобиографии, которых потом будет немало. Наступают страшные времена, спускание всего его окружения в эту катастрофу, расстрелы… И здесь необычный момент в автобиографии, потому что на фоне чудовищных событий, Октябрьской революции, это 1917–18 год, начало красного террора, – первая романтическая история в его жизни. Он влюбляется в молодую княжну Марию Волконскую, очень образованную, не бедную, она потеряла своих родителей, ее опекуном был известный деятель русской культуры князь Сергей Волконский, любитель театра, да и сам директор Императорских театров. О Сергее Волконском наш мемуарист тоже оставил интересные и важные воспоминания.

Иван Толстой: Первую революционную зиму и следующую весну мемуарист провел в имении Волконских под Тамбовом.

"Дом было итальянизированным. Дело в том, что каждое поколение Волконских, начиная с восемнадцатого века, стремилось всей душой к Италии – продолжительный и странный феномен этого глубоко русского семейства. Так уж случилось: они любили Италию и всё с нею связанное, а многие из них перешли в католичество (римская вилла Волконских, устроенная в 1760-х и долго бывшая немецким посольством, а в 1945 году ставшая британским – вещественное свидетельство их пребывания в Италии; она служила резиденцией Волконских до 1890 года).

Имение пребывало в глубоком упадке, но в какой-то мере старые традиции продолжали жить. По субботам, около полудня, крестьяне (многие из которых были арендаторами) приходили к барскому дому делиться своими трудностями. Дядя Серж был добрым и отзывчивым человеком. Он выходил на балюстраду и склонялся к посетителям. Но что он мог сделать? Седые старики глубоко кланялись, а затем часто крестились. Дядя Серж обычно им говорил: "Дети мои, я делаю для вас всё, что могу, но, пожалуйста, не креститесь на меня – я не Иисус Христос!". Молодое поколение с самокрутками в зубах и кепками набекрень молчало. Это был их способ заявить о грядущем будущем. Фактически они говорили нам, что пришел конец длительному периоду истории.

Дядя Серж многие годы заведовал (и, насколько мне известно, заведовал весьма успешно) оперными театрами Петербурга, Москвы и Киева. Он материально поддерживал великого Шаляпина, Собинова, Павлову и многих других, был погружен в театральный мир, жил им и для него. Управление государственными театрами входило в обязанности придворных – обычно на этот пост назначался камергер. На рубеже веков директором театров стал дядя Серж, однако каждый год он брал отпуск на шесть недель и уезжал в свой "дорогой" Рим".

Михаил Талалай: Молодые люди уехали из охваченного бунтом и революцией Петрограда и венчались в феврале 1918 года в Тамбовской губернии. И здесь, как вспоминает мемуарист, наступили чуть ли не самые счастливые дни его жизни. Им казалось, что они живут в некотором загадочном, очарованном царстве.

Иван Толстой: "Я обвенчался с Марией Волконской, моей троюродной сестрой, 4 февраля 1918 года. Ей было девятнадцать, мне – двадцать два. Венчались мы в городке Борисоглебске, в четырехстах милях от Москвы. Обстоятельства, сопутствующие нашему браку, были невероятными. Страна казалась погруженной в хаос. В Москве Ленин и Троцкий, возможно, и владели властью, но в провинции их приказы не имели никакого значения, и по всей России управляли по своему усмотрению местные власти и – не всегда для блага населения. Поэтому Мария и я венчались весьма приватно. Она – в бледно-сером платье, спрятанном под крестьянский тулуп, я – без каких-либо разумных причин – в своей военной форме, также спрятанной "улицы ради" под тулуп. Мы пришли в церковь пешком и раздельно.

В марте 1918-го случилось непредвиденное: делегация Красного комитета Павловки, экспроприировавшего имение, пригласила Марию Волконскую ("княжну Марию", как они к ней обращались) вернуться, вместе со мной, в Павловку. Нам выделяли дом управляющего (вполне импозантный), двух коров, двух лошадок и выводок павлинов из барского парка, с которыми они не знали, что делать. Конечно же, мы согласились… Мне кажется, что крестьяне позвали Марию, ибо жители трех деревень, окружавших Павловку, в своем большинстве были благодарны семейству, в прошлом много сделавшему для них. Сейчас, в этой далекой Ирландии, у меня в спальне стоит небольшой бюст княгини Елизаветы Волконской, бабки Марии, которая в 1880-х годах построила для крестьян на свои деньги три школы и больницу. Об этом, похоже, не забыли. Во всяком случае, мы с Марией некоторое время пользовались плодами этой благодарности.

Русская весна – прекрасное время. Это волнующий переход от голых веток к зеленым почкам, который неизвестен на западе. И мы пережили такую весну в последний раз в 1918 году.

Я стал разводить гусей – с помощью Марии. Мне удалось вырастить около восьмидесяти гусят. С павлинами, однако, ничего не вышло. Мы были молоды и неопытны. Нам казалось, что мы живем в некоем сказочном царстве, когда вокруг бушевал ад. Много лет спустя, в начале нашей скучной жизни в Брюсселе, Мария вспоминала о тех днях, как об истинном медовом месяце. Я с ней согласен".

Михаил Талалай: Понятно, что революция вторгается и в это счастливое царство, приходят бойцы Красной армии, видят здесь эту чету и собираются просто пустить ее в расход. И это первый момент в жизни Кутузова-Толстого, когда она висит на волоске. Его спасает верный кучер Петр, который подпоил красноармейцев, ночью отворил форточку, и молодожены сбежали. В это приходится верить, думаю, что всё так и происходило. Они понимают, что надо бежать и из Москвы. Сам наш герой является пасынком немецкого подданного, поэтому, оказавшись в Москве в 1918 году, он идет со своими документами в немецкое посольство. И тут он оказывается во второй раз на волосок от гибели, потому что в немецкое посольство в Москве он зашёл 6 июля 1918 года, спустя несколько минут после взрыва и убийства посла Мирбаха. Он был, конечно, тут же задержан, но в том хаосе, который возник в первые минуты, он очень убедительно сумел объяснить свое присутствие, показал какие-то документы и был отпущен. Тем не менее, бежать из России надо было, они прорабатывали различные пути, но помог случай. Он встречает в Петрограде своего лицейского друга Андрея Пилара фон Пильхау, всё из тех же балтийских баронов. Вот как Михаил Павлович описывает свое бегство из красного Петрограда.

Иван Толстой: "Однако всё еще не было решения нашей главной задачи: как покинуть страну. Положение в Петрограде становилось всё более опасным, особенно для бывших офицеров. Во главе коммуны стоял Урицкий. Ежедневные казни уносили сотни жертв, в том числе моих товарищей. Почему для меня, в случае задержания, будет сделано исключение? Вдобавок я не имел никакого действующего удостоверения – только старый паспорт Империи.

Однажды я встретил в парке Андре Пилара. Не знаю, кто из нас был более удивлен этой встречей (барон Андре Пилар фон Пильхау был моим одноклассником в "Риттершуле Биркенрух" под Ригой).

"Что ты здесь делаешь?"

"А ты?"

Я объяснил. Он тоже: "Я являюсь представителем Балтийского комитета по репатриации и думаю, что смогу помочь тебе. В конце концов, вы оба можете пройти. Семья твоей жены владеет замком Фалл в Эстонии, твой отчим – барон Кнорринг, ты сам учился в Биркенрухе. Должно сработать. И Комитет поможет с деньгами".

Поблагодарив его, я подал заявление в Балтийский комитет. Мы ждали две долгих недели и, должен сказать, недели очень тревожные. Как коммуна Урицкого пропустит двух Кутузовых-Толстых в списке "балтов"? К счастью, в списке было шесть сотен имен, и мы очень надеялись, что, если они будут не очень внимательны, нас не заметят. Наверное, так и произошло.

Через две недели Балтийский комитет сообщил нам, что список прошел, и что поезд с репатриантами отбудет 16 августа.

Мы навсегда попрощались с родной землей".

Михаил Талалай: Начинаются скитания мемуариста. Я перечислю страны: Эстония, Финляндия, Швейцария, Франция, Германия, Бельгия, Латвия, Румыния, Венгрия и, наконец, Ирландия. Не всем этим странам уделено внимание, которое можно было бы уделить, по непонятным причинам, но некоторые более или менее освещены. Первый его ареал – Франция, где у него жили родственники, где он проводит достаточно много времени, но почему-то ничего о Франции не пишет. Следующая большая глава посвящена Германии и Баден-Бадену. Роскошная глава! В Баден-Бадене он бывал еще до революции, а приехав туда в 20-е годы, описывает уходящий мир общеевропейского элитного курорта, где встречались венценосные особы. Он нам передает, если не свои личные воспоминания, то, быть может, в пересказах – своего отчима, немецкого дипломата фон Кнорринга (мемуарист ссылается на его дневники), и своей матери, которые присутствовали при этих событиях и видели судьбоносные моменты той старой Европы. В частности, Кутузов-Толстой (не знаю, верить или нет) считает, что Первая мировая война началась чуть ли не с Баден-Бадена. А произошло следующее.

Иван Толстой: Юный мемуарист – ему было 15 лет – присутствовал при последней встрече царя и кайзера, она произошла в Дармштадте, куда его семья специально приехала из Баден-Бадена.

"Бедный Николай II одарил меня доброй улыбкой, которая, по совершенно необъяснимым причинам, вызвала у меня ужасное смущение. Кайзер окинул нашу группу взглядом и отрывисто сказал: "Из этих мальчиков выйдут хорошие офицеры". Оба действия заняли около двадцати секунд каждое и всё еще сохраняются живыми и четкими в моей памяти… Неделями играли оркестры, маршировали солдаты, город был весь увешен флагами. Шло самое важное событие жизни населения Дармштадта, но даже на самом высоком уровне, как принято сейчас говорить, дела не шли гладко. Как записано в дневнике отчима, а он был добросовестным человеком, первая беда началась почему-то из-за игрушки. Кайзер Вильгельм II привез с собой игрушки для детей русского императора, и самая младшая из великих княжон, которой было десять, не сказала ему спасибо за куклу. Когда он сделал ей замечание в довольно резкой манере, что было в его привычке, девочка расплакалась, и императрица России, вошедшая в этот момент в комнату, приняла сторону своей дочери. Никто не знает, какими именно словами они обменялись, но на следующий день императрица, отговорившись головной болью, не принимала участия в официальном обеде в честь германских императорских особ. Первый холодок прошел по мероприятиям. Затем, через две недели, российская императрица отказалась сопровождать своего супруга в Берлин, что ввергло в отчаяние не только моего отчима, но и самого Министра иностранных дел Сазонова. Последний специально прибыл в Дармштадт, чтобы сопровождать этот важный визит в Берлин, и он узнал только накануне вечером, что Николай II должен отправиться в Берлин один, в то время как царица остается в Дармштадте.

Во всей этой истории, конечно же, инцидент с куклой был случайностью, но настолько неудачной, что она привела к большему напряжению и непониманию. Как горько, что личные антипатии перевесили государственную пользу, и практически разрушили последнюю попытку наладить личные взаимоотношения между двумя династиями".

Михаил Талалай: И, далее – до Второй мировой войны – повествование идет с большими провалами. Он рассказывает о первенце Илларионе, который родился в Бельгии в 1927 году, о смерти своей первой жены – Волконской, которая умерла после родов и похоронена в Брюсселе. Забегая вперед, скажу, что Илларион погиб, когда ему было 13 лет. Он катался на велосипеде во Франции, в гостях был, и его сбил военный грузовик, вот поэтому род Голенищевых-Толстых-Кутузовых так жестоко пресекся.

Но он не рассказывает ничего о своей второй жене, нигде не упоминает о ее существовании. Но мы, естественно, с Анной Быковой, готовя его воспоминания, вскрыли, насколько могли, всю его семейную биографию. Вторая жена его – неизвестная нам бельгийка, он живет с ней несколько лет в Бельгии, получает там бельгийский паспорт благодаря этому браку, разводится и находит другую бельгийку, тоже как и он, аристократку, Мириам, с которой уже проводит всю свою дальнейшую жизнь.

Следующая непонятная вещь – почему он сначала несколько лет прятался от войны в Европе, а в 1944 году переезжает чуть ли не на передний фронт – в Будапешт? Этому мы не нашли в мемуарах объяснения. Два бельгийских подданных в момент, когда Венгрия была воюющей страной, едут в столицу Венгрии… Назревала кровавая битва за Будапешт. Чуть ранее тут развернулось преследование евреев. Это очень противоречивое время и в биографии нашего героя, которому он уделяет существенное внимание.

Надо сказать, что его будапештские главы, которые я сначала пропустил, готовя издание его первых, русских глав, при подготовке книги для меня оказались самыми интересными. Это яркие страницы, где он описывает и самоотверженную деятельность своей супруги, и свою собственную, по спасению венгерских евреев, даже по облегчению участи советских военнопленных. Всё это происходило на рубеже 1944–45 годов. Возможно, дабы получить прикрытие для этой своей деятельности, он поступает на официальную работу в Шведскую миссию Красного Креста, которая действовала в Будапеште. Швеция – нейтральная страна, Красный Крест может заниматься какими-то гуманитарными проектами. Он много пишет о своем начальнике, директоре Шведской миссии Вальдемаре Лангле. Через Вальдемара Лангле он первым в Венгрии получил официальное разрешение заниматься советскими военнопленными, которые были захвачены венграми во время их агрессии, вместе с Германией, против Советского Союза и пребывали под Будапештом в плену. Вот, что он пишет о посещении лагеря советских военнопленных под Будапештом.

Иван Толстой: "Вескень – так назывался ближайший и самый большой лагерь военнопленных около Будапешта. Полагаю, на тысячу заключенных. У нас заняло две недели получить разрешения на посещение, наконец мы их получили, тем временем Мириам посвятила всю себя сбору провизии и подарков, которые мы собирались отвезти в лагерь. И благодаря пропагандистской деятельности Мириам мы получили помощь из весьма необычных рук. Один раненый венгерский майор прислал аккордеон со словами: "Русские всегда были хороши в музыке". От другого человека мы получили две гитары и немного поврежденную балалайку, затем дюжину банок с сардинами, немного консервов и – самое трогательное подношение из всех – двух жареных гусей от одной доброй еврейки, которую мы успешно "преобразовали" в никарагуанку.

В назначенный день в сентябре (уже не помню дату) машина Шведского посольства, с сине-золотым флагом Швеции на капоте, нагруженная под завязку и с выглядящим блистательно шофером, повезла нас с женой в Вескень.

Караульные пропустили нас без единого комментария, но в главном офисе комендант, подполковник, изучил наши пропуска и сказал мне с насмешкой, что мы зря тратим время на эти отбросы человечества. Я был просто счастлив ответить ему с северо-германским акцентом, добавив к моему немецкому прусских словечек. Производимый этим в Центральной Европе эффект никогда меня не подводил. Тут же выделили лейтенанта, чтобы сопровождать меня по лагерю, Мириам же позволили осматривать лагерь самой.

Пощажу вас, не буду подробно описывать свои впечатления от лагеря. Я видел несколько лагерей в своей жизни, они не сильно отличаются друг от друга. Это центры нищеты, страдания, и многие из заключенных ненавидят друг друга даже сильнее, чем ненавидят своих тюремщиков. Вескень не исключение.

Я обходил лагерь два часа, раздал почти все подарки и даже совершил акт злоупотребления доверием, сказав одному замечательному старшине, что трудности скоро закончатся. Ничего не случилось, но я не должен был так поступать. Затем я вернулся к машине, где меня уже ждала Мириам. Со слезами на глазах: "На мне нет ничего, кроме платья. У меня больше нет белья…" Она разделась в подземном проходе, где обнаружила двух пленных русских медсестер, которых держали в лагере. Медсестры были в лохмотьях, их юбки и верх были из мешковины, и у них не было никакого белья. Как подытожила Мириам: "Если бы я только знала об этом… Я бы надела три слоя белья перед поездкой".

Михаил Талалай: Он пишет и об основной деятельности Шведской миссии по спасению венгерских евреев, рассказывает о своей последующей работе в будапештских банках. И здесь наступает момент, который моему поколению исследователей до конца еще не удалось распутать.

Именно в то же самое время, в той же самой Шведской миссии, бок о бок с Кутузовым-Толстым и его женой Мириам, той же самой деятельностью занимался Рауль Валленберг, знаменитый швед, спасший множество евреев и пропавший в советских лагерях. Десятилетиями Швеция искала этого человека, советская сторона отнекивалась, потом стала давать некоторые данные, о нем становится известно всё больше. И имя Кутузова-Толстого всплывает, начиная с 80-х годов, в разного рода литературе именно рядом с именем Валленберга. Скажем, Павел Судоплатов, разведчик и диверсант, в своей книге пишет, что ГПУ завербовало Кутузова-Толстого еще в 20-е годы и поставило ему задание в Будапеште – следить за Раулем Валленбергом. Бывший офицер КГБ Лев Безыменский в своей книге "Будапештская миссия" дословно повторяет, что Голенищев-Кутузов-Толстой был завербован и "сдал" Рауля Валленберга. Об этом пишет и шведский русист Бенгт Янгфельдт. У него есть отдельная книга о Валленберге и он просто повторяет уже высказанное мнение Судоплатова и Безыменского о том, что Кутузов-Толстой в 1944 году являлся советским агентом и что именно он и подготовил некие документы, о которых мы ничего не знаем, которые и привели к аресту и к дальнейшему исчезновению Валленберга, которого тоже приняли за шпиона. Где здесь истина?

Есть еще одно очень странное обстоятельство. При вхождении советских войск в Будапешт Кутузов-Толстой был задержан, его допрашивали, и он об этом пишет, но без особых подробностей. Он не упоминает ни Валленберга, не пишет, за что был арестован, хотя, понятно – СМЕРШ обнаружил вдруг русского барина. Не пишет он и о содержании допросов. Более того, думаю, что приводило к подозрению всех авторов – то, что через две недели после этого его задержания он был отпущен.

Иван Толстой: Невозможно не спросить: а как быть с его банковскими служебными обязанностями? Он ушел из банка или оставался служащим?

Михаил Талалай: В тот момент было не до банков, когда Советская армия вошла в Будапешт, банковские дела – уже позднее. В его автобиографии есть очень интересные страницы первого контакта беженца, белого эмигранта с новой Советской Россией, с красноармейцами, их беседы, отношения. Они его называли "графом", конечно.

Иван Толстой: Где всё это происходит?

Михаил Талалай: В Будапеште. Потому что в начале 45-го года Будапешт взяла Советская армия.

Иван Толстой: "Первые русские появились перед нами 8 или 9 января. Это были штурмовые пехотинцы, бурные и великолепные парни, шумные и при этом беззлобные, и очевидно обрадованные обнаружением госпиталя, полного их ранеными соотечественниками и с настоящим русским в качестве управляющего. Ручные гранаты на поясах, автоматы через плечо – около сотни их столпилось вокруг Мириам в наших ставшими тесными для госпитализированных помещениях, да еще и с бутылками водки в руках. Ее приветствовали и целовали плохо выбритые парни. Так продолжалось около получаса. Затем крики и приказы зазвучали снаружи. Они заставили солдат вернуться к своим отрядам и отправиться в бой за центр Будапешта.

Следующие двадцать четыре часа ничего не происходило. Вокруг не шло сражение, а затем появилась новая русская группа, которую немцы точно именуют "тылы", а я определил бы их как политически подготовленную тыловую охрану. Эти разместились в нескольких уцелевших зданиях. Они не выказывали дружелюбия ни к своим, ни к нашим раненым русским. Казалось, мы все для них прокаженные. Или парии.

Тем не менее в нашей части города (теперь полностью в советских руках) наступило подобие затишья, и я решил, что пришла пора мне обратиться к советским медицинским службам, чтобы передать им раненых русских, находившихся у нас.

Мы, Мириам и я, отправились туда. Военный главврач был очень мил, назначил дату перевода наших раненых и затем пригласил нас троих остаться на ланч.

Когда мы закончили ланч и уже вставали, в комнату вошел майор и приказал мне остаться, а Мириам отправили обратно в госпиталь. С удивлением я осознал, что означают его слова.

Следующие две недели были самыми ужасными в моей жизни. Меня регулярно строго допрашивали опытные дознаватели по утрам, днем, вечером, ночью. Я чувствовал себя на пределе. Они держали меня постоянно в состоянии неопределенности, в постоянной неуверенности, что они на самом деле думают обо мне, верят ли моим словам. Однажды в приступе ярости я прямо зарычал на допрашивающих: "Прекратите всё это! Пристрелите меня! Хоть тогда вы меня оставите в покое!" И тогда майор сказал: "Мы так и сделаем, когда убедимся в твоей виновности".

Михаил Талалай: Понятно, что у многих, кто занимался этой историей, возникает предположение, что за те две недели, когда Кутузов-Толстой был под арестом, произошла его вербовка. Или же он был завербован еще ранее и приехал в Будапешт по заданию. Это всё под большим вопросом. По совету своих коллег, которые уже получали некоторого рода разъяснения по подобным проблемам, я послал по электронной почте, представившись как историк, сотрудник Академии наук, запрос в ФСБ Российской Федерации. Мне сказали, что не надо просить сразу всё дело Кутузова-Толстого, а испросить сообщить номер следственного дела и данные о задержании такого человека. Я получил ответ, который даже можно зачитать.

Иван Толстой: "В документальных материалах УКР “Смерш” 2 и 3 Украинского фронтов за 1944-1945 гг. сведений об аресте (задержании) Голенищева-Кутузова-Толстого Михаила Павловича, 1896 г.р. не имеется. Архивного уголовного (следственного) дела в отношении Голенищева-Кутузова-Толстого М.П. на хранении нет, сведениями о возможном месте хранения не располагаем".

Михаил Талалай: На данный момент мы можем высказывать подозрения, быть может, веские, потому что некоторые отношения его связывали с Валленбергом, но в чем был смысл подобной выдачи, как пишут люди, которые обвиняют его в сдаче Валленберга, до сих пор нам абсолютно непонятно. Поэтому мы осторожно написали в предисловии, что нашему поколению не удалось полностью распутать всю эту будапештскую историю весны 1945 года и причины гибели такого замечательного человека как Валленберг, и, наверное, уже только следующие поколения смогут окончательно разобраться. Удивительно, но прошло три четверти века с той поры и до сих пор концов не найти. Наверное, нужно подождать еще хотя бы четверть века, и спустя сто лет, может быть, мы будем иметь ясность в этом вопросе.

Михаил Павлович остается в Будапеште. Более того, у него возникает идея репатриации в Советский Союз. Это мы хорошо знаем, было у многих эмигрантов на волне победы. И здесь есть очень интересное воспоминание с советской стороны. Воспоминание советского генерала, который исполнял обязанности коменданта Будапешта. Он пишет, что однажды к нему постучался странный господин, со странными повадками, со странным произношением и странным словарем. Это был, конечно, наш герой.

Иван Толстой: "Вошел мужчина средних лет, высокий и худощавый, с продолговатым лицом, похожий на англичанина. Глаза прикрыты большими темными очками. Улыбка заискивающая, немного растерянная.

Поздоровавшись, он сказал:

— Вам, вероятно, уже сообщили, что я граф Толстой-Кутузов. Но мы не Голенищевы-Кутузовы, а другие. Я слышал, что Голенищева-Кутузова у вас очень чтят и даже учрежден орден в его честь, чему я безмерно рад. Но еще более радуюсь я победе нашего русского оружия над таким сильным врагом, как Германия. Русский солдат был и остался непобедимым. От души приветствую вас, русского генерала, и горжусь, что наши русские генералы управляют теперь западными странами...

Долго и витиевато распространялся бывший граф. В речи его проскальзывали слова и выражения, которые у нас давно вышли из употребления. Новые слова, появившиеся после революции, он произносил не совсем точно.

Всё в этом человеке казалось неестественным, чужим. И манера разговора, и английского фасона усики, и французский костюм и американские ботинки. "И это русский дворянин!" — промелькнуло в голове. <…>

Толстой изложил цель своего прихода: попросил походатайствовать перед маршалом Ворошиловым, чтобы ему и его семье разрешили вернуться на родину.

Из его рассказа я узнал, что бывший граф женат на обедневшей английской аристократке (заметим, что она бельгийка). Жил во многих странах, но больше всего в Америке и Англии. Был служащим, коммивояжером, долгое время преподавал русский язык в богатых семьях. В Будапешт его привела надежда на то, что отсюда легче попасть в Россию".

— Почему же вы так решили?

— Здесь ближе граница. А теперь тут русские военные, они скорее поймут нас... Я и раньше пытался добиться разрешения на поездку в Россию. Но безуспешно. <…>

Толстой поблагодарил и попросил дать ему какое-нибудь дело в комендатуре.

На очередной встрече с маршалом Ворошиловым я рассказал о Толстом. Маршал заявил, что уже знает об этом человеке и что, по его мнению, бывший граф работает не на одного хозяина. А потому надо к нему повнимательнее присмотреться…..".

Из записок генерал-майора Ивана Терентьевича Замерцева, коменданта Будапешта. Его мемуары "Через годы и расстояния" были опубликованы в 1965 году.

Михаил Талалай: Непонятно, почему наш мемуарист затем не стал настаивать на этой просьбе, не возвращался в советский гарнизон, не возобновил свою просьбу о репатриации, остался в Будапеште. Но тут возникает целая серия новых перипетий.

В 1951 году, когда в Венгрии пришли к власти коммунисты, они высылают Кутузова-Толстого из Венгрии как нежелательное политическое лицо, без объяснения причин. Понятно, с чьей-то подачи. Мы пока не докопались до причины высылки. Несмотря на то, что уже не я, как российский гражданин, а по моему предложению коллега по этому труду Анна Быкова, ирландка по паспорту, обратилась, уже из Ирландии, в венгерские службы с просьбой сообщить информацию о высылке в 1951 году Кутузова-Толстого. В итоге из Венгрии ей пришел такой же ответ, как мне из ФСБ Российской Федерации: мы не знаем такого, никогда не был, никогда не жил. Никаких следов в самой Венгрии тоже пока не нашлось.

Он пытается вместе с супругой найти свое место в Европе, и тут опять – лицейская связь. Ему случайно встречается еще один его приятель, который учился в Петербурге, в Александровском лицее, Николай Курис, и который уехал в Ирландию и держал там школу русского языка. Это была школа для военных – англичан, ирландцев – которую организовали во время холодной войны, в 60-е годы. В итоге, чета Кутузовых-Толстых переезжает в Ирландию. Им там не давали визы, не давали вид на жительство, считая заведомо, что они коммунисты, хотя они были высланы из коммунистической Венгрии. В любом случае, они считались политически неблагонадежными, приходилось даже прибегать к услугам адвокатов. В итоге, все-таки они получили ирландские паспорта. Затем – счастливый поворот. Супруга Михаила Павловича получила наследство. Они купили в 1959 году домик в Делгани, где и прожили последние годы своей жизни, ведя школу, и где и учился немец Михаэль Хагемейстер, первый издатель мемуаров Голенищева-Кутузова-Толстого на английском – The Story of My Life.